Американских заключенных перевоспитывают с помощью русской литературы

Пятый год заключенные исправительного центра города Бомонт в штате Виргиния изучают классиков русской   литературы. Возможность ходить на эти лекции они воспринимают как награду, а после прослушивания курса прекращают решать проблемы кулаками. Почему «Смерть Ивана Ильича», «Герой нашего времени» и другая русская классика оказалась столь популярна у воспитанников американской колонии, «МН» рассказал профессор университета Виргинии Энди Кауфман, придумавший этот курс.

Энди Кауфман

— В одном из интервью вы рассказывали, что все началось с книжного фестиваля, участниками которого были заключенные…

— Да, этот фестиваль проходил в одной из тюрем города Вирджиния-Бич в 2009 году, меня пригласили, чтобы я прочел для заключенных лекцию о повести Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича». До этого мне никогда не приходилось бывать в тюрьме, тем более читать там мастер-классы, и я совершенно не знал, чего ожидать. Но это оказался сильный опыт для меня как преподавателя, поскольку беседы о русской литературе превратились в разговор о настоящей жизни. Отталкиваясь от этой истории, я задавал слушателям самые простые вопросы — о том, что мы ценим в жизни, и они рассказывали, какие решения, о которых потом сожалели, приняли когда-то.

  В тот первый раз на лекции были преступники от 22 до 70 лет, многие из них никогда не учились в колледже, а для некоторых английский не был родным языком. Но это были люди, которые видели смерть, и они говорили об этом и о возможностях изменить свою жизнь. Удивительнее всего было то, что многие даже прочли эту повесть заранее и поняли ее. Один заключенный сказал, что Иван Ильич вел себя с другими как судья — и точно так же доктора вели себя с ним, когда он заболел; и он потратил свою жизнь впустую, пытаясь реализовать пустые амбиции.

  Тогда я понял, что русская классика может быть актуальна для людей с самым непохожим бэкграундом. И я придумал этот курс «Книги за решеткой», в рамках которого мои студенты сейчас приходят в исправительный центр в Бомонте и ведут с его 18–19-летними заключенными беседы о русской литературе. Первый семестр был в 2010 году, мы только что закончили четвертый и сейчас будем изучать с ними литературу уже пятый год. Американские подростки в колонии очень интересуются русской литературой, их удивляет, что русская классика может настолько касаться их лично. Меня самого это поражает, но это действительно так.

— Это зависит от тяжести совершенного преступления? Можно ли сказать, что чем оно тяжелее, тем больше человек начинает задумываться о вещах, о которых Толстой и Достоевский говорят в своих книгах?

— Да, это связано. Но я в лекциях не слишком акцентирую внимание на преступлениях, мы обсуждаем общечеловеческие вопросы. Читаем поэзию Пушкина — его последнее стихотворение «Памятник», Лермонтова — «Отчизна», «Герой нашего времени»... Многие участники программы очень любят Печорина, они считают его идеалом, в то время как другие понимают, что он далеко не таков.

  Также проходим с ними «Смерть Ивана Ильича» и «Много ли человеку земли нужно» Льва Толстого, «Честный вор» и первую часть «Преступления и наказания» Достоевского, «Шинель» Гоголя, «Палату номер шесть» Чехова, «Матренин двор» Солженицына. В следующем году будем читать его «Один день Ивана Денисовича» и  «Записки сумасшедшего» Гоголя.  Многие заключенные никогда не думали о так называемых проклятых вопросах человечества, которые поднимаются в этих книгах, и когда они начинают над ними размышлять, это сильно меняет их мировоззрение.

— Как долго длится программа?

— Курс идет два с половиной месяца, целый семестр. Раз в неделю по полтора часа мои студенты сидят за одним столом с участниками программы и обсуждают с ними разные темы. Чтобы попасть в эту программу, и студенты, и заключенные должны пройти конкурс. В прошлом году я получил от студентов почти 60 заявлений, из которых выбрал 16. В самом центре мы также выбираем из всех желающих 20–25 человек. Человек пять за время семестра освобождают, к концу обычно остается около 20.

 У большинства людей в отношении русской литературы есть стереотип: она тяжелая, скучная, непонятная и далекая, но на самом деле мы видим, что она может быть очень близка. Особенно если мы обсуждаем не только художественные приемы писателей, но и те общечеловеческие ценности, которые они затрагивают в своих историях.

— Как проходит занятие?

— Этот курс отличается от большинства других курсов по литературе, по крайней мере в американских университетах. Во-первых, я прошу моих студентов найти такие моменты в каждой истории, которые каждый может перенести на себя. Во-вторых, во время занятия я не стою над ними как авторитет — я не читаю лекцию все полтора часа, мои студенты сами выстраивают ход беседы c участниками программы. Они учатся вести дискуссии и полностью отвечают за их проведение (это период подготовки). Двое студентов садятся за стол с тремя-пятью воспитанниками центра, готовят для них вопросы, составляют план работы. И в-третьих, мои студенты общаются с этими подростками как с равными, как с людьми, которые заслуживают уважения, которые могут внести свой вклад в такую дискуссию. Тех это очень ободряет — часто это первый случай в их жизни, когда их всерьез принимают как студентов, которые прилежно учатся и могут внести в обсуждение что-то ценное.

— И что же они говорят? О «Войне и мир», например?

— «Война и мир» немного длинновата, мы ее не проходим, но я могу привести пример со «Смертью Ивана Ильича». Одно из заданий, которое придумали мои студенты к этой повести, — они просили каждого участника программы написать свой некролог. И затем спрашивали их: что бы вы изменили сейчас в своей жизни, чтобы этот некролог вышел идеальным? Что вам нужно сделать, чтобы люди запомнили вас так, как вы бы хотели? В этом весь вопрос повести, ведь Иван Ильич никогда не думал о том, что может умереть. И мы беседуем с ними о том, что было бы, если бы Иван Ильич хоть раз задумался об этом, — может быть, он прожил бы жизнь иначе.

 Другой пример — «Отчизна» Лермонтова. Это стихотворение о «странной любви» к своей родине, о тех маленьких вещах, которые его окружали, — людях, деревне, народных танцах, и он писал, что любит все эти вещи, на которые большинство людей даже не обращает внимания. И одно из заданий, которые мои студенты дали воспитанникам центра, — описать, что они любят в их собственной жизни «со странной любовью», чего им сейчас не хватает. И те говорили о том, как они скучают по самым простым вещам из дома, которые не могут иметь в колонии: пользоваться собственной зубной щеткой, носить свою одежду, поговорить со своими братьями и сестрами, с родителями. И они осознают, что лишились всех этих вещей, потому что недостаточно ценили их.

 Я уже упоминал «Героя нашего времени» — по нему тоже идут очень бурные дискуссии, они обсуждают, был ли Печорин идеалом или нет. Кто-то думает, что Печорин просто делал все, что ему было нужно для того, чтобы выжить, что он сильный человек, но другие говорят: нет, чтобы выжить, нужна любовь, отношения, связь между людьми. Конечно, они не во всем соглашаются друг с другом, но благодаря Лермонтову они по крайней мере об этом задумываются. Часто они рассказывают, что серьезно сожалеют о некоторых решениях, которые приняли в жизни, и благодаря этим дискуссиям они понимают, что, может быть, ценили в жизни не те вещи.

— По словам руководства колонии, участие в программе — это даже награда для заключенных.

— Да, они понимают, что если хоть раз нарушат дисциплину, их исключат из программы. Так что у них очень большая мотивация вести себя хорошо. За четыре года мы не выгнали с курса ни одного человека. За что могли бы исключить? Возможно, если бы кто-то из них начал приставать к девушкам-студенткам или пришел неподготовленным на занятие, но сначала они получают предупреждение.

— Что они должны готовить к каждому уроку?

— Все участники программы должны перед занятием читать произведения, которые мы проходим, кроме того, они должны вести дневник, куда записывают свой опыт. Иногда мы даем им вопросы к уроку, и им приходится готовить ответы, чтобы участвовать в обсуждении и чувствовать свою вовлеченность. Думаю, со следующего года мы начнем им начислять баллы, как в колледже. За семестр они прочитывают около десяти произведений, исписывают по 20 страниц и встречаются со студентами в течение 15 часов, так что у них много работы и они заслуживают за нее какого-то вознаграждения.

— Кто-нибудь из них собирается потом поступать в колледж?

— Да, для меня было одним из самых удивительных результатов исследования, что большое количество участников программы после ее окончания захотели пойти в колледж. Многие подавали документы, некоторые уже поступили, и это были дети, которые даже не думали о колледже. Возможно, они осознали, что сидят рядом с настоящими студентами, читают те же самые книги, о которых я  говорю на лекциях в университете. И они увидели, что тоже на это способны, их это очень вдохновило. Это действительно очень важно, поскольку многие другие исследования показывают, что именно образование определяет, останется бывший заключенный на свободе или вернется в тюрьму в будущем.

— Знали ли они что-то о России до того, как начали изучать русскую литературу?

— Очень мало. Хотя некоторые из них очень начитанны. Некоторые даже читали «Анну Каренину». Один из участников программы после курса начал изучать русский, потому что заинтересовался Россией. Я дал ему экземпляр моей книги «Русский для чайников». И он учил и учил, в последний день, когда мы отметили окончание семестра, он стоял и считал до десяти на русском языке. И теперь у них есть целая полка русской литературы в библиотеке. Русская классика и русские карты.

— Недавно вы получили от университета Виргинии грант в размере 50 тыс. долл. Вы будете расширять эту программу?

— Для меня самое главное — чтобы с расширением она не потеряла своего воздействия. Так что мы не торопимся, надо делать это медленно и аккуратно, чтобы быть уверенным, что ни один элемент не потеряется. В следующем году я предложу университету добавить еще одну тюрьму к программе. Тогда мы сможем расширить и наше исследование. Мы интервьюируем всех студентов и многих заключенных в конце каждого семестра, делаем с ними пару тестов, чтобы понять, насколько они освоили, изменились и стали вовлечены в гражданское общество. Данных уже очень много, чего не хватает, так это времени их проанализировать. Надеюсь, когда мы наконец их проанализируем, мы сможем более четко выделить те составляющие, которые делают занятие успешным. И тогда мы сможем помочь другим профессорам и исправительным центрам повторить этот опыт, возможно даже на занятиях по другим дисциплинам.

— Мы с вами говорим об этих подростках так, как будто они действительно ничем не отличаются от ваших студентов. Но все-таки их жизненный опыт, вероятно, совершенно другой. Неужели за все это время у них не было ни одного конфликта?

— Конфликты — да, но никаких драк. Конфликты и различия — это хорошо, потому что они ведут к росту. Мои студенты начинают видеть, как отсутствие доступа к экономическим и социальным благам может влиять на шансы людей достичь чего-то в жизни. В то же время сами заключенные обнаруживают, что их несчастливые жизненные обстоятельства не обязательно определяют их судьбу. Человек не должен поддаваться пагубному влиянию своего окружения; он может научиться противостоять ему и превзойти его — это известный сюжет в русской классике. Для многих из них это новый вид силы — сила выбирать, как отреагировать на то или иное обстоятельство. Когда одного из участников нашей программы оскорбил другой заключенный (не посещавший курс), он не ударил того в ответ, как делал обычно. Вместо этого он вручил ему повесть Толстого «Смерть Ивана Ильича» и сказал: «Вот, прочти ее и возвращайся ко мне через неделю!» В этом и есть сила русской литературы.

Трое 18-летних заключенных — участники американской программы «Книги за решеткой» рассказали «МН» о своих впечатлениях о русской литературе

Джастис Грин (тот самый заключенный, который вместо того, чтобы драться со своим обидчиком, протянул ему книгу Толстого):

— Я отбываю свой срок в центре уже почти год. Однажды кто-то из знакомых рассказал мне об этом курсе и предложил его посещать, и я подумал, почему бы и нет, это клевая идея. У нас было уже 10 или 12 лекций, больше всего мне понравилась «Княжна Мэри» из «Героя нашего времени». Мы говорили со студентами (из университета Виргинии. — «МН») о смысле этой истории, в том числе скрытом. Мне кажется, он в том, что у тебя может быть все, но на самом деле в жизни нужна любовь. До этого со мной случилась похожая история, и то, как мы говорили об этой книге на занятии, это действительно открыло мне глаза, как если бы я читал между строк. Мне осталось сидеть три месяца, после этого я собираюсь вернуться домой. Я никогда не был в России, но сейчас думаю, что было бы интересно однажды приехать в вашу страну.

Алекс Эспиноза:

— Мне 18 лет, в июне будет 19. В центре уже около года. Из всех произведений, которые мы прочли, больше всего запомнилась повесть «Много ли человеку земли нужно» (Льва Толстого. — «МН»). Я думаю, она о том, что не нужно так много заботиться о материальных вещах, не надо быть таким жадным, надо делиться всем, что имеешь, больше внимания уделять своей семье и т.д. У меня самого большинство родственников живет не в Америке, а в других странах, в США только мама и младший брат. И еще тетя. Думаю, после того, как я выйду из тюрьмы, я буду проводить с ними больше времени.

 Кроме этого мы еще читали стихи и другую повесть Толстого — «Смерть Ивана Ильича», но мне ее было немного сложно понять, поэтому она мне не очень понравилась. Честно говоря, я не очень помню, о чем она. Мне также интересны книги некоторых английских авторов, например Джанет Петерсон (Джанет Петерсон Фрейм, 1924–2004 гг., известная новозеландская писательница, автор нескольких автобиографических романов, в России не переводилась. — «МН»).  Сейчас мне действительно нравится читать, русская литература помогла мне расширить мои знания, и мне хочется узнать больше, как-то совершенствоваться.

После того как меня выпустят из тюрьмы, я хочу пойти в армию, в морской флот, возможно, буду учиться на механика. Вообще мне хотелось бы как-то поменять свою жизнь. Кроме того, чтобы проводить больше времени с семьей, я собираюсь намного чаще ходить в церковь… раньше я тоже туда ходил, но мне это не очень нравилось. Я ведь раньше никогда не думал, что однажды умру, просто делал разные глупости.

Джонис Ромеро:

— Я переехал в США, когда мне было 13 лет. Люблю играть в футбол, учить русскую литературу пошел просто потому, что мне показалось это интересным. Из того, что мы прочли, запомнились «Матренин двор», «Смерть Ивана Ильича», «Много ли человеку земли нужно» и «Княжна Мэри» — очень романтическая история, я такие люблю. Кроме того, мы еще читали много разных стихотворений, например «Поэту» (Александр Пушкин, «Поэт! не дорожи любовию народной». — «МН»).

 Мне особенно понравился рассказ «Матренин двор» — он чем-то напомнил мне место, откуда я сам родом. «Смерть Ивана Ильича» мне тоже понравилась. Когда он разбогател, он не думал о смерти, а в конце, когда он заболел и ему становилось все хуже, он потерял ко всему интерес. Это заставило меня самого задуматься, что я собираюсь сделать в жизни, перед тем как умру. Что я хотел бы, чтобы люди помнили обо мне после моей смерти. До этого я никогда об этом не думал, просто шел в другом направлении, понимаете, что я имею в виду?

 Если честно, пока у меня нет определенных планов на будущее, я еще не знаю, что я буду делать после того, как меня отпустят на свободу. Моя самая большая мечта — поступить в колледж, чтобы не попасть опять в неприятности.

Источник: http://www.mn.ru

------------

Редакция сочла интересным сопроводить этот материал отрывком из статьи Алексея Шорохова:

ВЕЛИКАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА      

   Уникальность российской цивилизации, пожалуй, как ни в чем другом выразилась в ее литературоцентричности. Собственно, уже с первых шагов древнерусской государственности, с крещения Руси и зарождения азов книжной премудрости, статус написанного слова в нашей культуре пребывал неизменно высоким. Это нашло свое отражение в известной поговорке: "Что написано пером — не вырубишь топором!"     

    Понятно, что в первую очередь такой высокий статус письменного слова для наших предков был связан с его сакральным значением: в разряд записанных текстов попадали в основном только богослужебные тексты, а также жития святых и душеполезное чтение на каждый день. И это — относится к родовым особенностям российской цивилизации как цивилизации христианской, начиная с Х-го века и вплоть до ХХ-го именно так, то есть как христианская цивилизация, себя и позиционировавшей. Христианство было доминантой культурно-исторической преемственности Владимирского княжества по отношению к Киевской Руси, затем — Московского царства по отношению к Руси Владимирской и наконец — Российской империи по отношению к древней и средневековой Руси-России в целом. Как мы можем заметить, менялись центры силы (Киев, Владимир, Москва, Санкт-Петербург); формы организации государственности: княжество, царство, империя; правящие династии (Рюриковичи, Романовы) — однако именно христианская веропреемственность оставалась неизменной и определяющей. Что в свою очередь поддерживало и сохраняло высокий статус письменного слова в российском обществе неизменным.     

    Светская литература Петровской Руси, с самого момента своего возникновения, оказалась в некотором смысле заложницей этой ситуации — и, призванная развлекать, поневоле была вынуждена еще и поучать. Тем более, что ученость ее создателей (а следовательно, и строй мыслей) была совершенно очевидного христианского, церковного происхождения.
     Не вдаваясь в историю средневековой и классической русской литературы, обозначу известное: даже в самые смутные для российского общества времена русская литература никогда не забывала высоких христианских идеалов и своей воспитательной роли, никогда — даже в годы нигилизма и самого что не на есть вульгарного материализма — не являлась литературой развлекательной; в самых искренних своих порывах и заблуждениях никогда не была теплохладной! Практически все без исключения великие русские писатели были искренними детьми Православной Церкви — причем не по одному лишь факту рождения, но по всей сумме внутреннего опыта (с метаниями, борениями, падениями!), по самой родовой проблематике своих произведений и исканий.
     Не случайно и то, что восторженное понимание и восхищение этой особенностью российской цивилизации нашло совершенно определенное воплощение в высказываниях выдающихся западноевропейских писателей и философов. Великий немецкий писатель Томас Манн восклицал: "Святая русская литература!" Именно это ее качество подчеркивали и Рильке, и Камю, и Стефан Цвейг. Не говоря уже о такой важной для нас оценке, которую дал творчеству Достоевского (а по сути — всей классической русской литературе!) прославленный сербский святой ХХ века Иустин Попович: поистине "пророческим" назвал он служение русского писателя! Причем в устах выдающегося богослова это не было метафорой.

    Но, пожалуй, самую важную для нас оценку такого явления, как Великая русская литература дал Святейший патриарх Московский и всея Руси Алексий II. На встрече с руководством Союза писателей России предстоятель Русской Православной Церкви совершенно определенно сказал о том, что в годы государственного атеизма, в годы, когда деятельность Церкви жестко контролировалась государством, одна лишь классическая русская литература беспрепятственно осуществляла проповедь высоких христианских идеалов на всей территории России. И что для нас наиболее важно — осуществлялось это через школу, посредством сложившейся у нас системы среднего и высшего образования!
     Признавая то, что характер образования в России (а до того в СССР) был и остается светским, было бы совершенно нелишним задуматься о тех уникальных воспитательных возможностях, которые имела и имеет в себе русская классическая литература. Оставаясь литературой светской, изучая фундаментальные проблемы и пороки современного ей человеческого общества, русская литература не сводила своих задач к одной лишь бесплодной и разрушительной критике существующего строя или образа жизни, она утверждала (и навсегда утвердила!) на своих вершинах высокие образы подлинно духовной жизни, идеалы сострадания, самоотвержения, верности долгу, патриотизма!
     Поэтому более чем тревожными кажутся попытки "облегчить" современную гуманитарную составляющую обязательного обучения — в первую очередь за счет русского языка и литературы. В истории были уже попытки избавить общество от "излишнего гуманистического балласта". В Германии это закончилось фашизмом, в СССР — ГУЛАГом.
     Причем, к сожалению, помимо известного революционно-либерального проекта, направленного на смешение культур и традиций, преподаванию классической русской литературы сегодня угрожает и непомерное рвение "справа". В том числе, от новообращенных ревностных поборников традиций и "чистого христианства", которые ничтоже сумняшеся взвалили на русскую литературу всю вину за нашу национальную трагедию в ХХ веке.